С.К.Шайхитдинова, 2006г.
Мой научный руководитель
У него было необычное имя – Марлен. Означало оно, очевидно, марксизм-ленинизм, или Маркс-Ленин. Молодая Страна Советов, шифруя в именах детей значимые для нее слова, перекидывала, таким образом мостик в будущее: пусть всегда – в быту и на работе звучат слова, ставшие символами «новой истории». Но ожидавшийся эффект не достигался – к именам привыкали, забывая об их высоком смысле. Вот и имя Марлен воспринималось вовсе не так, как задумывалось. От него веяло каким-то заграничным шармом, который был к лицу его хозяину – подтянутому, элегантному мужчине в строгом костюме и галстуке, - в чем он неизменно ходил и в будни, и в праздники. Очки в роговой оправе не портили его. Он был похож не то на какого-то французского актера, не то на журналиста неведомой нам западной прессы. Таким и было мое первое впечатление первокурсницы, когда Марлен Насырович Шамилов пришел знакомиться с нашей студенческой группой. А когда выяснилось, что перед нами преподаватель зарубежной журналистики, привязанный к советской идеологии «маркзизм-ленинизм» рядом с его именем никогда и не вспоминался.
Зарубежная журналистика преподавалась на старших курсах, но со студентами он начинал знакомиться в первый месяц их учебы в университете. Он рассказывал о своем предмете, о своем научном кружке. Именно его кружок, на котором мы, его участники, делились прочитанным, дискутировали о неведомых нам, советским студентам, средствах массовой информации «того» мира, на протяжении всего времени не снижал своей активности. Когда объединения «краеведов», «фотолюбителей», «литературных критиков» по какой-либо причине переносили занятия или даже прекращали существование, «зарубежные журналисты» находили в неизменном месте неизменное объявление о встрече. Он напоминал некогда заведенный механизм, который исправно выполняет свою программу в заданном ему ритме. А поскольку журналистика – и практическая и образовательная – в советские времена, как и сейчас, не отличалась высокой организованностью, контраст между ним и «контекстом» был особенно заметен. Кого-то это пугало. Мне же это импонировало, придавало чувство уверенности в том, что этот человек при любых обстоятельствах будет делать именно то, что положено делать.
Я выбрала Марлена Насыровича своим научным руководителем уже на втором курсе, когда можно было делать свободный выбор. Три года писала под его руководством курсовые работы, защитила дипломный проект. В общей сложности четыре года я ходила на почтампт на улице Ленина, где пожилая женщина-продавец газетного киоска оставляла мне по договоренности газеты коммунистической партии ФРГ «Унзере Цайт». Это издание приходило по два-три номера в неделю и только сюда. Таков был объект моего исследования. Уже окончив университет, я узнала, что Марлен Насырович отправил мою работу на всесоюзный конкурс студенческих научных работ. Известие пришло в виде сообщения о том, что я заняла одно из призовых мест, получив в качестве награды путевку в Сочинский молодежный лагерь «Спутник». Моя юношеская уверенность, что кропотливый труд вознаграждается, благодаря моему научному руководителю, укрепилась еще больше. Надо ли говорить, как ощущение этого было важно для молодого специалиста, начало пути которого в профессию и в советские времена не усыпано розами.
У Шамилова не было среди студентов любимчиков в расхожем понимании этого слова. Он был в обращении с нами ровен и безэмоционален. Но он уважал тех, кто умеет работать и стоял за них «горой», когда государственная комиссия обсуждала возможные оценки его дипломникам. На своих лекциях он нас мучил безмерным количеством названий зарубежных изданий и годами их основания. Он любил конкретные факты и четкие ответы. Для неусидчивых его экзамены были одними из самых трудных. С высоты преподавательского опыта можно было бы порассуждать сейчас о возможных недостатках такой манеры преподавания. Но очевидно одно – у предмета «Зарубежная журналистика» был устойчивый авторитет. Дисциплина не была идеологизирована, что в советское время выглядело почти странным. На его лекциях мы расширяли свой кругозор, приоткрывали невидимый нам из-за «железного зановеса» мир. Эта высота, которая была задана Шамиловым, после него никем так и не была достигнута.
Педантизм и страсть к дисциплине становились подчас причиной, по которой у Шамилова последние годы портились отношения с коллегами. Это я стала замечать, уже вернувшись на факультет после работы в редакции, после аспирантуры. Он был искренне уверен, что делает правое дело, фиксируя в качестве заместителя декана опоздания преподавателей на лекции, пропуски лекций. «Штрафники» были не в восторге. А он, невзирая ни на что, делал то, что «положено делать».
Когда его не стало, не поверилось. Не поверилось, что этот хорошо отлаженный, прочный механизм может сломаться. Он не умел приспосабливаться. Ему не хватало гибкости – качества, которое сейчас успешно демонстрируют очень многие. Он не любил жаловаться, вообще не умел говорить о том, что касается
эмоциональной жизни, и этим вызывал ответную строгость отношения к себе. С запозданием сожалеешь о непроизнесенном во время слове благодарности.