Историко-антропологические основания медиакультуры

  Заостренную критичность дискурсивного анализа в  коммуникативистике А.Д.Трахтенберг объясняет тем, что на этом методологическом направлении до сих пор доминирует аналитическая схема, предложенная Р.Бартом  и отсылающая нас к тем временам, когда структуралисты   всюду обнаруживали господство идеологии и гегемонию властного блока. Автор указывает на связь  левого уклона в теории дискурса с марксистской теорией отчуждения, которая «противопоставляет реальное положение вещей как неправильное (а выражавшую его идеологию - как "ложное сознание”) правильному, но реально существующему только в некотором будущем  "царстве свободы”»[1].  И хотя   А.Д.Трахтенберг  в своем анализе не разделяет западных и российских представителей теории дискурса, наблюдение показывает, что приверженность позиции, ориентированной на концепт отчуждения,    характерна для многих наших исследователей медиа.  Вместе с тем, думается,  не следует отождествлять идеологизированный вариант теории   опредмечивания-отчуждения и естественное стремление до конца не порвавших с классической рациональностью ученых   соотносить практику с теоретическим образцом. Перед лицом футурошока  нормативную силу обрело уже не «светлое будущее», а не менее «светлое прошлое», когда люди пребывали в счастливом неведении, что они «приговорены» существовать в медиареальности. Важно и то, что наблюдаемая в российской  науке тенденция к текстоцентризму формируется в сравнении с аналогичным периодом на Западе в совершенно ином социальном контексте – все ж таки  сорок лет прошло.   В чем А.Д.Трахтенберг совершенно права, так это в утверждении, что, концентрируясь на анализе посланий медиа, теоретики практически игнорируют реальный процесс  производства этих «посланий», не интересуются деятельностью журналистов.

Несомненно,  освоение навыка строгого структурального анализа действительности как метатекста отечественному гуманитарному знанию необходимо. В этом нам видится один из залогов преодоления идеологической демагогичности, которая продолжает давать о себе знать в профильной литературе. Однако доля здорового социологического позитивизма в этой области тоже не помешала бы. Дискурс массовых коммуникаций, отмежевавшись  от практически ориентированного исследовательского дискурса журналистики,  оказался отсеченным от другой – «внутренней» - реальности СМИ. В теории журналистики она описывается в терминах институциональных отношений, технической оснащенности редакций, жанровых и тематических моделей медиапродукции, технологических, этических и правовых стандартов  деятельности журналиста, традиций и других элементов аксиосферы профессии.  Обогащение теоретического дискурса массовых коммуникаций такого рода знанием   способствовало бы, думается, демистификации  сотворенного теоретиками конструкционизма образа медиареальности. Как бывший журналист-практик, как преподаватель, занятый в вузовской подготовке будущих журналистов, хочу также заметить, что критический пафос, заслоняющий констатирующую часть многих текстов о массмедиа, затрудняет использование в учебном процессе вообщем-то хорошо выполненных теоретических исследований. Мы не можем готовить молодых людей к работе в медиаорганизациях с клеймом «манипулятор сознанием», «творец иллюзорной реальности», «производитель симулякров». Речь здесь идет не только о работниках редакций. Круг тех, кто выбирает эту сферу для своей профессиональной деятельности, растет за счет смежных специализаций.  «Коммуникатор – профессия будущего»,  - не без оснований заметил Г.Г. Почепцов, выделивший двенадцать ее разновидностей: от спичрайтера, имиджмейкера, пресс-секретаря - до спиндоктора, кризисника и псиоператора[2].     

В то же время мы далеки от идеализации достижений отечественной теории журналистики, которая  сама находится в поисках своей научной идентичности. Наиболее очевиден при этом существующий разрыв,  разноплановость синхронного и диахронного аспектов анализа, что выливается в существование «двух истин» - «объективной» и «субъективной» журналистики. (Словосочетание «субъективная журналистика» употребляется нами по аналогии с «субъективной психологией», обозначавшей наряду с «объективной психологией» два оспаривавших друг друга в 20-е годы ХХ века научных направления. Существо разногласий между субъективистами и объективистами заключалось тогда в вопросе о том, какой опыт должен быть положен в основу психологии — внутренний или внешний — результаты самонаблюдения или объективные реакции организма на раздражение).

Обозначение «объективных реакций социального организма»   основным предметом журналистской практики предполагает свой, вполне четкий ракурс теоретического осмысления журналистской деятельности: «здесь и сейчас». «Синхронисты» анализируют ставшие формы и те из них, что оформляются на глазах. Самое субъективное, что может быть включено в предметное поле журналиста, а вслед за ним и теоретика этого направления — душевные переживания личности,— интересуют его постольку, поскольку в них отражается «объективная действительность».  Главная методологическая площадка научного анализа здесь  – социология во всех проявлениях своих прикладных ответвлений. Соответственно по характеру своему теория журналистики в этом аспекте - это прежде всего теория объекта. 

На позициях же «субъективной журналистики»  журналистская теория  есть теория  субъекта, теория творчества. Приверженцев мнения о приоритетности «внутреннего» опыта над «внешним» в интерпретации отраженной реальности и в понимании самого термина «журналистика» также немало. Их предмет наблюдения рассредоточен во времени. Это формы, которые находятся в становлении. Исследователя привлекает возможность проследить рождение произведения от замысла до воплощения в газетной, чаще - в  журнальной публикации, возможность разглядеть закономерности эволюции жизненного и творческого кредо того или иного публициста.

 Теоретическое отражение деятельности СМИ в этих двух научных моделях также различно, как  различны горизонтальная и вертикальная проекции, скажем, стакана. «Объективисты» могут упрекнуть «субъективистов» в том, что историко-филологическая традиция интерпретации медиапрактики сегодня большей частью «не работает»: творчество выдавлено ремеслом. «Субъективисты» же  укажут «объективистам»  на то, что учет политико-правовых и социально-экономических реалий функционирования СМИ   не является достаточным основанием  для того, чтобы заметить глубинные тенденции в формировании информационного пространства, объяснить ситуации, которые происходят не согласно, а вопреки социальным интересам.

Подводя предварительный итог, отметим, что ни опора на прикладные знания в этой области, ни теория футурошока, взятые сами по себе не исчерпывают сложности ситуации вокруг исследований медиа и создаваемой ими реальности. Это справедливо не только в сфере научного знания, но и по отношению к  широкой аудитории. Соглашаясь с тем, что разоблачение манипулятивного воздействия на  «человекозрителя»  должно оставаться важнейшей темой в повестке дня, все же заметим, что  на фундаменте отрицательных оценок  дидактические построения удаются плохо.  А именно в последних нуждается  и всегда нуждался массовый потребитель медиапродукции. Не потому ли критика того, что происходит в российских СМИ, будучи не замечаема властью, не находит  путей к сердцу российской общественности. Удел критически ориентированных изысканий, к сожалению, – оставаться предметом  обсуждений  на «круглых столах» и научных конференциях, оставаться в рамках  исследований узкого круга посвященных в эту проблематику специалистов.