Историко-антропологические основания медиакультурыМаклюэн против Тоффлера Многоголосье в области методологий в отечественной гуманитарной науке не препятствует формированию устойчивых общенаучных направлений. Среди них аналитики выделяют остающуюся популярной естественно-научную «парадигму объяснения», «парадигму преобразования», основанную на историко-материалистическом представлении о мире, и «понимающую парадигму», расширяющую границы предмета исследования до масштабов культуры. Думается, именно «понимающая парадигма», вводя нас в культурологический дискурс, обладает тем эвристическим потенциалом, который примиряет объективистскую и субъективистскую точки зрения, оберегает от взаимоуничтожения исследовательские достижения классической и неклассической рациональности, создает условия для взвешенного прогноза динамики «внешних» и «внутренних» изменений в медиазированном мире. Такие «разрешительные» возможности культурологического дискурса обусловлены амбивалентностью самого термина «культура», который в данном контексте трактуется как органическое единство порядка и самообъяснения общества. «Порядок» актуализирует социологический подход, при котором в поле зрения попадают объектные формы медиации, составляющие в своих конкретных воплощениях изменчивый коммуникационный континуум культуры. В этот ряд могут быть включены и культурные посредники в лице социально-исторических субъектов: «Монарх, как связующее звено между сакральным миром должного и профанной реальностью, церковь и ее агенты как посредник между Богом и человеком, чиновник как медиатор между властью и подвластным…»[1]. Культура как «самообъяснение общества» вооружает нас феноменологическим зрением, в свете которого объекты-медиаторы обретают очертания феноменов, рождаемых на пути от смыслов переживающего сознания к закрепляемым в данной культурной традиции знакам и символам. Всеусложняющаяся семиосфера нашей жизнедеятельности и есть тот полигон, на котором медиакультура обретает свою полноту. Это означает, что медиакультура – явление историческое, возникновение которого обусловлено общественными предпосылками и факторами. Можно подробно и плодотворно рассматривать медиативную функцию ритуальных действий, символики, используемой в первобытном обществе, однако говорить о медиакультуре в данном случае правомерно лишь как о сконструированном объекте исследования. Фактом реального исторического процесса она становится только тогда, когда в общественной культуре образуется достаточный резерв для репрезентативных процессов, когда инструментальность, посредничество вырастают в самостоятельную культурную форму. Потребность в ней вызревает с ускорением модернизации общества, с интенсивным развитием горизонтальных связей и дифференциацией социальной жизни. Самообъяснение, самоидентификация социума осуществляется не только в его отношениях с другими обществами и культурами. Различные конкретно-исторические формации одного и того же общества так же вступают в культурные отношения. Все это предполагает за определением «культурный» сравнительную степень человеческого существования, и поэтому, по мысли П.Козловски, должно быть пригодно для истолкования и оценки возрастания, уплотнения некоего значения[2]. Этот процесс, может знаменовать собой как совершенствование, так и неуместное преувеличение некоего социального сегмента. На этих основаниях медиакультура предстает, с одной стороны, как сегмент культуры общества в виде медиаорганизаций прежде всего - средств массовой коммуникации с их интенсивным техническим и технологическим развитием; с другой стороны – как «уплотнение некоего значения». В нашем случае – значения посреднических функций в предметном мире. Тогда медиакультура предстает как совокупность определенного рода дискурсивных практик. Однако подход к их рассмотрению (пусть даже концентрирующихся прежде всего в сегменте СМК) необходимо, с нашей точки зрения, выстраивать на историко-антропологических основаниях, удерживая в поле зрения изменчивую «ситуацию человека». Утверждая это направление и дистанцируясь при этом от нормативности традиционной антропологии, К.Вульф указывает на актуальность такого рода исследований, которые, будучи междисциплинарны, плюралистичны и транснациональны, ставят под вопрос кажущуюся достоверность общественной и культурной жизни, включают в поле своего зрения как историко-культурное бытование человека, так и возможности и границы своего познания[3]. По отношению к такому сегменту предметного поля, как медиакультура, выдвинутым характеристикам во многом соответствует этнографический материал и интерпретационная база, наработанные Маршалом Маклюэном. Взамен поиска успокоительной пилюли перед лицом футурошока полезно удерживать в уме тот факт, что современный демонический мир вездесущих средств связи - один из результатов внешнего расширения человека. Это значит, что граница отчуждения пролегает не между индивидом и массовыми коммуникациями в различных их ипостасях, а между индивидом как субъектом автономного действия и свободной воли и «родовым человеком», воплощающим собой социальный детерминизм современной цивилизации[4]. В основе власти медиа лежит тот же механизм, о котором говорил М.Фуко: никакое господство в виде классового подавления, государственных структур, каким бы репрессивным аппаратом оно ни располагало, не смогло бы удерживать – непрерывно и мягко - власть над индивидами, если бы у этого господства не было укорененности в малых властных отношениях - отношениях силы, противостояния, которые пронизывают все наше общество – между мужчиной и женщиной, между родителями и детьми, между тем, кто знает, и кто – не знает и т.д. Частью этого механизма избыточности власти является производство истин. В современном обществе вроде нет «высшей инстанции». Однако существуют такие области, в которых достижение истины, ее «действие» полностью закодировано: процедуры, через которые люди могут приходить к высказыванию истин, известны заранее, упорядочены[5]. Уровень способности различных медиаорганизаций к производству и тиражированию истин и связанная с этим их встроенность в отношения доминирования и подчинения может рассматриваться как важнейший типологический признак этих медиаорганизаций. Очевидно, что индивиду перед лицом вездесущей медиасистемы трудно сохранить статус-кво, практически невозможно на нее эффективно повлиять. Но так было всегда. Единичное и особенное имеет шанс сопротивляться всеобщему только через свои практики и поиск «своих» каналов легитимации «своих» истин, в частности, через освоение неклассических медиа, еще не прошедших известные этапы институционализации. И это обстоятельство вновь возвращает нас к этнографическому изучению опыта повседневности индивидного бытия. Между тем, современная медиакультура в отечественной коммуникативистике оторвана от ситуации отдельного человека, она рассматривается прежде всего как культура, порождаемая теми медиа, которые предстают как достижение технического прогресса[6]. Таким образом создаются основания для утверждения «отраслевого» принципа выделения медиакультуры, возвращающего нас к традиционным практикам – к рассмотрению культурных феноменов как элементов надстройки. Это свидетельствует о том, что до сих пор существует примат идеи научно-технической цивилизации над идеей культуры, имеющий своим результатом приравнивание коммуникаций к технологиям и их переоценку со знаком «+» или со знаком «-». В любом из этих случаев разрешение скрытого конфликта между «физиками» и «лириками» в широком значении этих понятий осуществляется в пользу первых, без учета гуманитарной специфики культурного мира.
[1] Пелипенко А.А., ЯковенкоИ.Г. Культура как система. М., 1998. С.69. [2] Козловски П. Культура постмодерна. М., 1997. [3] Вульф К. Антропология: История, культура, философия. СПб., 2008. С. 88-90. [4] См.: Шайхитдинова С.К. Информационное общество и «ситуация человека»: Эволюция феномена отчуждения. Казань, 2004. [5] Фуко М. Интеллектуалы и власть: Избранные политические статьи, выступления и интервью М., 2002. С.291. [6] См., к примеру: Кириллова Н. Медиакультура: От модерна к постмодерну. М., 2005. |
Меню сайта
Поиск
Статистика
Онлайн всего: 1 Гостей: 1 Пользователей: 0 |